Нина Михайловна родилась в Валдае. Войну встретила уже в деревне Окатиха, что в полутора километрах от посёлка Загорье. На тот момент ей уже исполнилось восемь лет и она помнит, как отец пешком ушёл в Валдай, а вернулся уже в военной форме. «Прощались, обнявшись: папа, мама и нас, трое детей, — вспоминает Нина Михайловна. — Так и осталось в моей памяти, что война — это когда нет папы.
Наше детство стали убивать бомбами, пулями, голодом и страхом. Мы быстро мудрели. Окатиху сильно бомбили, так как вокруг в лесу было много военной техники, которую выгружали на полустанке Угриво и перегоняли к нам. Ещё очень много солдат шли колоннами в сторону деревни Моисеевичи. Их было так много, что грохот ботинок по мощёной дороге слышался у нас в деревне. Шли и ночью, и днём, многие без оружия. Мы вырыли окоп в двухстах метрах от дома и там прятались от бомбёжек. Солдаты накрывали своими телами нас, детей, надевая на наши головы свои каски. Однажды при очередной бомбёжке я забыла взять с собой бутылочку с молоком для младшей сестрёнки и побежала домой. Немецкий лётчик стал стрелять по мне из пулемётов. Помню, как слева и справа поднималась земля, я упала. Я видела лётчика, молодого и с красивой улыбкой. Мы не успели добежать до окопа, остановились, мама обняла нас троих, сказав: „Раз убьют, так пусть всех троих вместе“. И заплакала. Пройдя через все эти ужасы, я уже не была ребёнком, моё детство ушло. Сейчас я удивляюсь: неужели всё это произошло с нами?! После войны я долго боялась смотреть на небо, не могла привыкнуть. Осенью 1941 года мама погнала в Валдай пять лошадей для нужд армии. И когда она возвращалась обратно, в деревне Миронеги её нагнал молодой парень. Всю дорогу он расспрашивал её о наших войсках, о технике, как и где она находится. Мать была далеко не глупая женщина и сообщила о случившемся в комендатуру. Позже командир сказал, что этот парень оказался диверсантом. Враг продвигался к Валдаю и нам на добровольной основе предложили эвакуацию. Вокруг в лесах стало ещё больше наших войск, и немцы стали их бомбить даже ночью. Люди с ближайших деревень собрались в деревню Дворец. И на эшелоне мы поехали в неизвестность, но По прибытию мама стала работать на земснаряде, углубляла реку Иртыш для прохода кораблей. Она выбилась в стахановцы, там паёк хлеба был существенно больше. И всё равно мы голодали. Жили в землянке, потом в вагончике. На Иртыше стояла фабрика по переработке проса, отходы с фабрики сбрасывались в реку через трубу. Мы узнали об этом и, находясь по горло в ледяной воде (а по краям берега уже был лёд!), подставляли под трубу свои торбы из мешковины, набирали отходов и под крики охранников, пугающих нас собаками, убегали домой. Я была рада, что всех накормлю, а мать придёт и спросит, где я это взяла, не украла ли. Сначала матери выдавали 50 граммов хлеба на ребёнка, а потом уже как передовику — 150 граммов. Я ходила в столовую, где мне наливали щи из мороженой капусты, давали В Омской области мы жили рядом с мостом, по нему шли только воинские эшелоны. Ночью к нам постучал солдат и сказал, что он попал под поезд, ему отрезало пятку. Чтобы помочь ему, мама разорвала свою единственную рубашку. Утром его забрали в госпиталь и через три месяца солдат зашёл к нам и принёс пачку вафлей. Мы разделили её со всеми, кто жил рядом, вкуснее этих вафлей мы ничего не ели. Вскоре война отобрала от нас отца. В девять лет в деревне Пойма Омской области я пошла просить милостыню. Когда я зашла в дом, мне стало стыдно: дом был полон детей. Но женщина спросила о том, есть ли у меня мама и Картошку я высыпала в торбу и пошла домой, была зима. По дороге на меня набросилась стая голодных собак, их было около шести, они стали рвать мне ноги. А я легла на картошку и боялась, что собаки отберут её. О ногах я не думала, а думала о том, что будут есть мать и сестра. К счастью, мимо проезжал мужик на лошади, он разогнал собак и привёз меня домой. Я не обращала внимания на валенки, полные крови. На буржуйке стала печь картошку, ведь мама придёт с работы голодная. И опять вопрос: „Где взяла? Только не воруй, человек выше сытости, если он человек!“. Однажды мама хотела нажарить котлет из чистых опилок. Но они развалились, туда бы муки добавить, да её негде было взять. Убрали урожай и только зимой нам разрешили выкапывать из под снега колоски ржи. „Осенью не сметь, пусть лучше сгниют!“, — за этим строго смотрели обходчики. Раскатаешь пустой бутылкой зерно, вот и кашу сваришь. А доярки и скотники нам, детям, потихоньку кормовой свёклы давали. Морозы стояли свирепые, в школу я ходила в башмаках, которые мама вырезала из дерева. Стоишь у школы, ждёшь, когда закончится первая смена, и быстрее в тепло. Весной учительница дала мне резиновые сапожки. Дети — народ жестокий и моё попрошайничество не прошло мне даром. Они обзывали меня нищенкой, я сидела на задней парте и никто из местных со мной не садился. Однажды, придя домой, я заявила, что в школу больше не пойду. И не ходила. Впрочем, на этом никто и не настаивал. Наступило жаркое лето и мы, дети, стали носить воду продавцам на рынке. Идёшь и кричишь: „Кому воды, холодной воды? Рубль не беда, зато холодная вода!“. Иногда 20 рублей наторгуешь и купишь татарскую лепёшку. Она толстая, из муки и вкусная. И ни крошки не съешь, всё домой, где мама разделит поровну. Ела ли она её — я сомневаюсь. Однажды при разгрузке хлеба у матери вытащили хлебные карточки. Так люди сразу сбросились всем миром. Нас выручала рыба, её в реке было столько, что мама с соседкой Варей за один раз вылавливали полведра. Варили и ели, правда, без соли. Мы ходили к маме на работу, где она ковшом экскаватора поднимала песок и из него выпадали ровные квадратики белой глины. Мы её съедали, а потом и мыться ею стали, а стирали печной золой. В 1946 году вернулись на Родину. Наш дом сгорел. Мы стали жить в сарае, где грели воду для машин. Все дети часто болели, но у нас был доктор Владимир Моисеевич, он всех лечил своими лекарствами, травами, что собирал летом. Мы его сильно любили, так как благодаря ему смертности у нас среди детей не было. Хотелось сбегать на вечеринку, а надеть мне было нечего. Хозяйка, у которой я нянчила детей, дала мне платье и хромовые сапоги. Мне казалось, что я такая нарядная, и меня проводил парень, но не до дома, чтобы не увидели. Через месяц он поцеловал меня в щёку, это было событие для нас обоих. Когда я стала взрослой, у меня была вся жизнь впереди. И всё равно я жила, постоянно оглядываясь в прошлое. Я и сейчас ем много хлеба и не могу наесться. А если А. Китов, председатель ВРОО поискового отряда «Гвардия»
