Память сердца: Вкус блокадной горбушки    20.02.15 г. Удивительная вещь — человеческая память. Она удерживает прожитую человеком жизнь, то, что было, и более всего какие-то весомые события, яркие эпизоды — когда он ощущает счастье, или когда оно, наоборот, словно специально отворачивается от него. Запоминаются детство, время первой любви, счастливой и тяжёлой жизни. Моменты, когда он прыгает от радости, живёт в достатке, ни в чём себе не отказывая. И когда голодает и мёрзнет, думая лишь об одном: как бы поесть и согреться. С чувством горечи и вместе с тем с чувством благодарности за всё, что было дано, вспоминают свою жизнь люди, пережившие войну — и блокаду в осаждённом врагом Ленинграде. Один из них — уроженец героического города на Неве, а теперь уже многие годы житель нашего провинциального Валдая Пётр Фёдорович Пименов. Воспоминания этого человека уводят его в холодный и голодный город, взятый врагом в смертельное кольцо. Ведут его по знакомым ему улицам с четырёх— и пятиэтажными старыми удивительной красоты неповторимыми питерскими домами. За этими стенами и окнами, в которых тогда не было света в тёмное время суток — они специально завешивались изнутри в целях маскировки города от вражеских налётов — едва теплилась жизнь. * * * Семилетний Петя, его мама Наталья Ефимовна и его тётя Анастасия Ефимовна жили на Воронежской. Это недалеко от Обводного канала и автовокзала, местонахождение которого вы, возможно, знаете. Наталья Ефимовна работала няней в детском саду на Прилукской. Прилукская и Воронежская улицы — это недалеко друг от друга. Но в блокаду во время начавшегося сильного голода расстояние между этими улицами казалось нашим героям большим. Когда хлеба стали выдавать совсем мало и было особенно тяжело, Наталья Ефимовна с сыном перестали ходить домой: берегли силы. В таком режиме жил практически весь город. Люди оставались ночевать там, где они работали. Если они трудились за станком, то, обессилевшие, в конце дня засыпали прямо у него. Между фотографиями на этой странице временной отрезок более чем в семьдесят лет — как много! И, несмотря на это, в повествовании Петра Фёдоровича явно слышатся печальные ноты: — Я хорошо помню, что наступившая зима 1941 года была очень морозной, а в январе и в феврале 1942 года настало время страшного голода. На улицах попадались мёрзлые, занесённые снегом трупы; весной, с наступлением тепла, их вывозили из города грузовиками. По Лиговскому проспекту и другим основным улицам не ходили трамваи. В сумерках в отсутствие уличного освещения вместе с установленными на проезжей части ежами — специальными устройствами против танков, сваренными из кусков рельсов, — они казались застывшими призраками. Сами люди, те, кто выходил из дома, немногочисленные, медленно передвигавшиеся, были словно привидения, словно тени, ползущие по каменным стенам. Всякая живность, лошади, кошки и собаки все до одной были съедены. Той зимой на моих глазах умерла моя тётя. Помню, мама и я, после того, как много дней мы не были дома, пошли проведать её. Мы подошли к нашему дому номер девяносто два, поднялись по узкой лестнице на этаж в скромно обставленную холодную комнату с ледяными батареями и небольшой печуркой-буржуйкой с трубой, выведенной в общую на все этажи, капитальную не топившуюся тогда печь. В нашем холодном углу с маленьким очагом и тлеющей в нём какой-то бумагой уже витал дух смерти. Я увидел на кровати истощённую умирающую женщину, в которой жизнь угасла тихо, почти незаметно. Помню её предсмертный рассеянный, направленный в никуда взгляд и навсегда сомкнувшиеся веки. Даже будучи ребёнком, я отчётливо запомнил это. Знаю только, что похоронили её вместе с другими в общей могиле сначала на Волковском кладбище, а позже прах погибших в блокаду был перенесён на Пискарёвский мемориальный комплекс. Возможно, причиной её смерти стало не только истощение организма, но и отравление канцелярским клеем, который, я думаю, она употребила, чтобы утолить сверлящее с головы до ног чувство голода. Может быть, моя тётя решилась на этот шаг, познав в период массового мора всю сладость другого клея — столярного, но этому предшествовала одна история. Чудесный случай произошёл со мной той зимой — это был точно подарок нашей изголодавшейся семье. За деревянными декоративными решётками, прикрывающими систему отопления в детском саду, в силу своего детского любопытства я обнаружил несколько, как выяснилось позже, плиток столярного клея. Кто и зачем их туда положил, непонятно. Клей, приготовленный на костной основе, можно было смело употреблять в пищу, размочив его в тёплой воде, что мы с мамой и делали. Получалось что-то вроде холодца. Несколько плиток мать отнесла домой сестре. Помню столовую в детском саду. И как нас, детей, воспитатели запускали на обед. Как мы бежали, садились за столы и быстро ели. Те, кто пошустрее, стремились занять места, где были положены хлебные горбушки. Какими вкусными казались тогда они! А потом весной 1942 года нашу неполную семью (без моего отца, которого осудили ещё до войны за якобы незаконное предпринимательство и дали ему срок), как и многие другие семьи, эвакуировали. Судьба так распорядилась, что годы эвакуации мы провели на маминой малой родине — здесь, в Валдайском районе, в деревне Аксентьево. * * * Со времени блокады прошло десять лет. После возвращения в Ленинград из эвакуации, в 1950-е годы, будучи уже юношей, герой этих строк ходил по знакомым ему улицам, по центру, в основном восстановленному, и ещё несущим черты разрухи окраинам, внимательно вглядываясь в городские черты. Для него было удивительным, что центральная часть великого творения Петра, её архитектурный ансамбль не пострадали так сильно, как окраины, где находились базы, склады и предприятия. Совершенно уцелел, например, один из главных стратегических объектов — Московский вокзал. Заканчивая свой рассказ, Пётр Фёдорович напоследок сообщил: — Прошло столько времени, но в ушах у меня до сих пор слышны звуки ночных авиационных бомбёжек и предшествующих им артиллерийских обстрелов. Было ли страшно нам, детям войны? Трудно сказать. Так, чтобы было очень жутко, не припомню — скорее нас охватывало чувство недоумения, мы по-настоящему не понимали и не осознавали, что происходит, хотя постоянно слышали слово «война». А вот взрослым было страшно за детей и за себя. Когда объявляли тревогу, воспитатели и нянечки собирали всех ребятишек и выходили во двор, а там все быстро спускались под землю в специальные укрытия. Во время одной из таких бомбёжек снаряд попал в детский сад. Никто не пострадал, но была повреждена система водоснабжения, и взрослые какое-то время ходили за водой в соседний дом. * * * Чёрный хлеб. Особенно любимый валдайцем, о котором сегодня идёт речь, он является главным продуктом на его столе. Теперь хлеба в достатке. В магазинах выбор большой, и цены на него весьма доступные. А какова настоящая цена этого хлеба?! — об этом знают люди, имя которым «блокадники». К сожалению, участников войны, защитников героического Ленинграда, очевидцев того тяжёлого времени становится всё меньше. Придёт время, когда уже некому будет рассказать о былой народной трагедии. Но всех, кто ещё помнит её лицо, мы призываем поделиться с нами этими воспоминаниями из первых уст. Д. Тарасов На снимках: в детском саду на Прилукской (второй справа — Петя Пименов); в наше время П. Ф. Пименов с супругой Фото из домашнего альбома П. Пименова

комментировать