У нашей долгожительницы довольно неплохая память, позволяющая ей припомнить и пору юности, и блокаду, и время правления Хрущёва, когда селян, кормивших страну, обдирали как липку. Она рассказала то, что вспомнила в день разговора с ней, иногда всё же останавливаясь в своём повествовании и тщетно пытаясь воскресить в памяти былое, канувшее в лету.
Зимой ровесница революции Анастасия Семёновна Осипова (в девичестве Варухина) отметит свой девяносто восьмой день рождения. Это будет обычный день, такой же неприметный, как и сама скромная тихая женщина, в конце беседы подуставшая от воспоминаний и склонившая голову на руку.
Надо отметить, что баба Настя относится к людям, жизнь которых не отличается особым разнообразием, но приметна другим: пониманием, как непросто заработать на хлеб насущный честным трудом и как приходится хлебнуть лиха, когда твоя судьба — это во многом судьба страны, в которой живёшь.
Самое ранее в её воспоминаниях — это детство и юность, которые прошли в сельской местности. Девочка родилась в деревне Верховье Ленинградской области, в самой что ни на есть обычной семье тружеников: её отец и мама работали в колхозе. А поскольку у Варухиных было много детей, то её, среди них старшую, родители посадили в няньки, сознательно, хоть и нехотя, поставив крест на том, что она должна ходить в школу.
Да, так уж получилось, что, вынянчив всех сестрёнок и братишек, в своё время девушка так и не получила ни одного класса образования, а выучилась читать и писать позже только благодаря тяге к знаниям, хотя бы элементарным, когда посещала занятия в вечерней школе. В наши дни баба Настя, надев очки, с трудом расписывается за принесённую на дом пенсию, с ещё большим трудом она может написать несколько слов, но открывает «Российскую газету» и с интересом не спеша пробегает, увы, теперь уже немолодыми глазами по последним новостям. Она искренне переживает за всё, что делается в государстве и вне его, например, на Украине, где, говорит, «столько народу ни за что лишилось своего родного гнёздышка, да и не только его, а и самой жизни».
Вспоминая свои детские годы, женщина сказала, что они для неё — это прежде всего добрая память о родителях, трудившихся до седьмого пота, и всё для того, чтобы свести концы с концами, поставить на ноги пятерых ребятишек. Они, дабы прокормиться, поставить на стол хлебушек, картошку и молоко, помимо огорода держали в своём хозяйстве пару коров, лошадь, овец. Уставали и позволяли себе расслабиться разве что в праздники, когда можно было и самогоночки выпить, и поплясать под гармошку.
Воспоминания эти также тесно связаны с простым бревенчатым домом с матицей по потолку и большой русской печью посередине, вокруг которой долгими зимними вечерами при свете керосиновой лампы сосредотачивалась вся жизнь. С отсутствием игрушек и уж тем более ярких нарядов, в которых можно было бы пофорсить перед подружками.
Первые необычные туфельки — обувка на выход — были куплены Насте, когда ей сравнялось, наверное, лет пятнадцать. Но они ей
Семнадцати лет от роду девушка покинула родительский дом, отправившись в Ленинград, чтобы там найти место домработницы. Трудолюбивая, не боявшаяся запачкать руки, она довольно быстро сыскала его, поступив на «службу» в семью одного военного, человека порядочного, платившего хорошо и в срок, обосновавшегося в старом городском районе на улице Мичурина. В доме, где жила его семья, молодая домработница мыла полы, стирала, топила печь, проходящую через этажи и обложенную плиткой, даже колола дрова — и была
А потом была война. Семья военного эвакуировалась, и Насте пришлось подыскивать другое место. Ей казалось, что подойдёт городская телефонная станция, но туда её не приняли потому, что у неё не было справки с прежнего места работы: домработница — разве ж это трудовая деятельность? Устроиться помог сосед, тоже военный, который определил девушку на завод по выпуску военной техники и вооружения, предназначавшихся для фронта. Рабочие в цеху правили и чистили вымоченной в скипидаре ветошью гильзы от уже побывавших в бою снарядов — труд изнуряющий, не для нежных девичьих рук. Но Родина, оказавшаяся в беде, была дороже. Работали девушки, даже
Когда город оказался в блокаде, жизнь миллионов его жителей висела на волоске. Истощённые от голода и холода ленинградцы мёрли как мухи, с производства домой если и ходили, то не каждый день. Ленинград погрузился в темноту, остановилось движение всякой техники. В первую же военную зиму на улицах то там, то тут встречались мёрзлые трупы, которые потом, с приходом большого тепла, собирали и вывозили за городскую черту целыми грузовиками. Главной жизненной ценностью становился хлеб. Хлебная порция на человека, всё уменьшавшаяся со временем, стала настолько жалкой, что с жадностью съедалась в один миг, и впереди оставались очередные томительно долгие двадцать четыре часа. Многие не выдерживали, падали в обморок, ложились и больше уже не вставали, цеплялись за жизнь, но жизнь покидала их. А Анастасия, как говорит она сама, оказалась настолько крепкой, что жива и по сей день. Она не скрывает, что до сих пор ест очень много хлеба, и этому не раз удивлялись её знакомые, люди, родившиеся после войны, к счастью, не познавшие, что такое блокада.
Так проходили один за другим блокадные месяцы. Однажды Настя, жившая в то время уже в общежитии на Петроградской стороне, получила повестку из военкомата. Девушка поставила в известность об этом своего непосредственного начальника на заводе, который посоветовал ей пока работать, как и прежде, и явиться в военное ведомство после второй повестки.
Напоминание из военного комиссариата не заставило себя ждать долго, и она пошла.
Военный комиссар был отнюдь не мягок, кричал, что за неявку надо под суд отдавать. И было страшно слышать такое.
Баба Настя сообщила, что затем её и других девушек «взяли в армию», а если быть точным, направили на работу в пригород неподалёку от Токсова в хозяйство, где тыл выращивал для фронта овощи.
«Вкалывали от зари до зари, — продолжала она, — себя не жалели, но бывало и такое, что, голодные, перекрестившись, кто веровал в боженьку, крали репу, ели её сырую тут же, в поле, набивали ею запазухи, с ужасом в душе, что это великое преступление перед страной и перед бойцами на передовой заметит агроном».
После войны Настя встретила своего суженого, который, как оказалось, был не местный, не ленинградец, а из валдайской деревни Соснино. Семён Осипович стал для неё первой и последней любовью, в браке с ним уже после переезда молодой пары на родину супруга на свет появились два сына, Михаил и Василий.
Более тридцати лет Анастасия Осиповна трудилась в совхозе «Большое Замошье». Что сказать, труд тяжёлый, очень тяжёлый, а
Говорит, что Хрущёв обирал деревню, где бы она ни находилась, тут или в Сибири. Имеющих своё личное хозяйство государство «одаривало» таким налогом, что мама не горюй. Забирали всё: мясо, молоко, яйца, шерсть, всё, что только могли, а самим сельским труженикам оставалось на прожитьё немного.
Уже много лет бабушка живёт у Марии Дмитриевны Борисовой, которая приходилась мужу Анастасии Семёновны родной племянницей. Она от всего сердца благодарит Марию за неравнодушие, чуткость и отзывчивость, эти качества ещё ох как надо поискать в наше время.
К сожалению, на этой фотографии не видно натруженных рук бабушки Насти. Если бы вы их увидели, то непременно сказали бы, что это поистине трудовые руки.
Д. Тарасов
Фото автора