— Это было 9 февраля 1938 года, — рассказывает Анна Михайловна. — Жила наша многодетная семья в деревне Юрино ныне Тверской области. Не сладко было нам, не доедали мы, хотя родители держали своё хозяйство. Сказались годы коллективизации, в колхозы загоняли всех: и тех, кто хотел, и тех, кто сомневался в них, и тех, кто втайне считал политику нового государства, мягко говоря, неправильной. Коллективные хозяйства были бедными, только создавались, и всё за счёт таких, как мы. Тех, у кого была своя скотина и кто не желал ею делиться с государством, считали кулаками. Слово такое странное — «кулаки» — я и мои сестрёнки слышали впервые. Мама вступила в колхоз сразу, а вот отец, работавший тогда в лесхозе, не хотел, вернее, не мог, потому что понимал, что ему нужно кормить нас крох, одна меньше другой. К тому же мама в то время была беременна последним ребёнком. За неделю до ареста отца в наш дом приехал председатель и буквально уговаривал папу вступить в колхоз, на что он отвечал, что у него в доме много ртов, и, вступив, не сможет прокормить детей. Отец был в курсе, как поступают с теми, кто не желал подозрительного равноправия. Знал, что вначале агитируют, а если не получается, то в конце концов увозят неизвестно куда и на какие разбирательства. До него так забрали нескольких мужиков.
И вот в тот февральский день возле нашего дома остановился возок. Из него вышел председатель сельсовета. Через несколько секунд он уже стоял на пороге с вестью: отцу нужно собираться и ехать в сельсовет. Помню, мама, на которой не было лица, спешно собирала ему котомку. Содержимое её было невелико, из того, что она в неё положила — это несколько кусочков сахара. Отец просил дать ему в сапоги на обмороженные пальцы льняной кудели. Я последняя, кто провожал его из дома. Мама осталась на дворе, я же, спросив разрешение, встала на полозья, и так ехала до соседней деревни несколько километров, чтобы попрощаться там. День был такой солнечный, солнце просто слепило. Не понимала, что это драма, целая трагедия для нашей семьи, что своего папу уже больше не увижу никогда.
Я и мои сёстры абсолютно ничего не знали об отце, жив он или нет больше шестидесяти лет. Казалось, целую вечность мы искренне верили, что он живой, только не может дать знать о себе. А потом, когда мама умерла, чувства
Подумать только, люди ждут своих родственников что называется «до последнего». Так было, есть и будет. Разве могли знать Прасковья Дмитриевна и её дети, что Михаила Ивановича не стало уже через
Горько Анне Михайловне от того, что нет могилы отца, где можно было бы склонить голову. Если, конечно, не брать во внимание холодный и безмолвный камень — монумент в память о тех, кто был расстрелян и сгноён за колючей проволокой.
Да, в истории нашей страны было очень много всего. Были великие, грандиозные, светлые и радостные страницы. И были вот такие,
Д. Тарасов
Фото автора